Сумма

Мой собеседник пощелкал пальцами у меня перед носом, проверяя мою реакцию.

Я встряхнул головой, пытаясь сосредоточиться. Что-то задумался.

Он смотрел на меня поверх бокала светлого пива, ухоженная короткая седая борода напоминала что-то из картинок успешных бизнесменов за океаном. В очках бликовал морозный декабрь за моей спиной. Витражное остекление здесь, конечно, задалось. Бар Zehr Gut в Кишиневе, рядом с университетом. Точнее, рядом с кладбищем, но от математического корпуса всего полтора квартала. Стильное место. Я еще раз встряхнул головой, пытаясь вспомнить, о чем мы только что…

— Ты просил меня кое-что объяснить, — ехидно заметил он.

И тут я понял, что вообще не в курсе кто это. И почему я в баре, которого давно нет. И что вообще здесь происходит. Я решил играть с листа.

— Ну да, я как-то немного запутался и был бы рад если бы… —

— Вы? Ты? — …кто-нибудь помог бы мне все это немножко по полочкам разложить.

— Да, да… видишь ли, все не так уж сложно…Ха! Ты ведь понятия не имеешь, кто я, правда?

Он рассмеялся, глядя на меня победно, потом сделал небольшой глоток и кивком указал мне на мой бокал. Светлое легкое пиво слегка горчило. Нормальненько. То что нужно, когда ты усталый в тряпочки.

— Если честно, да. Я не знаю кто вы и что тут происходит, — я пожал плечами, разводя руками, копируя известный мем.

— Все происходит по твоей заявке, — подняв бровь, заметил он, — это же ты просил меня помочь тебе разобраться, разве нет?

— А вы?..

— А я? Ну, скажем, я визуализация. Мог бы сбросить тебе все текстом прямо в консоль, но ты ж ее терпеть не можешь, не так ли?

— Визуализация?

— Слушай, ты же иногда возводишь очи горе (хотя там обычный потолок) и просишь «кого-то» дать собеседнику ума, или чтобы контракт выстрелил, или чтобы тебя просто забрали отсюда и никогда не возвращали? Вот я и есть твой адресат, — он смешно поправил очки и приосанился, — здрасьте.

— Забор покрасьте, — на автомате ответил я, а потом спохватился, — ой, вы же не обиделись, я просто…

— Расслабься, парень, я от тебя и не такое слышал, — он подмигнул.

Мне стало очень стыдно.

— Если тебе не нравится этот образ, могу так — она вдруг стала очень похожа на маму, и прожекторный закат за ее спиной ослепил меня теплым осенним запахом, — но тебе, кажется, удобнее так, — и все вернулось. Только бокалы снова были полны.

Я выдохнул. Не хватало еще перед мамой так краснеть. Врать же не умею совершенно, а уж ей-то…

— Знаете, давайте просто вернемся к началу, — я потер гудящие виски.

— Давай! Первый вопрос: ты нахрена решил развернуться?

— Что? Но я не…

— Ты. Именно ты. И именно решил почему-то. Вот, смотри, — он всплеснул кистями в мою сторону и за мгновение, что я видел линии его ладоней, вдруг открылось…

Я сидел на холодном камне. Нет, скале. Нет, черт возьми, на изломе вершинной башни горы. Офигенной горы, чтоб меня! Я такого и не знал.

Что-то вроде пемзы, серое, ноздреватое. Сплошное как сталь и твердое как гранит. Покатая поверхность подо мной хищно изгибалась, срываясь в невероятную туманную глубину. Меня затошнило от страха. Такая высота, она… ладно. Ладно.

Видно было канавки, которые вода выточила здесь за тысячелетия. Я знал, очень хорошо разобравшись с этим, что гора эта — монолит, и нет в этой жуткой стене ни одной трещины, и крюк забить нельзя, только вот эти вертикальные полуколодцы, сглаженные, покатые, но шершавые, и вот на этом микронном трении я сюда без страховки и…

— Вылез? — раздался голос отовсюду, — фиг ли сидишь опять на плече? Был ведь уже на вершине, заглядывал дальше. С той стороны совсем другая история, а ты сюда возвращаешься, рррррефлексируешь!

— Я не могу… не могу не смотреть сюда, мне слишком страшно, я слишком устал от этого подъема. Это было слишком долго, а последние метры это вообще был…

— Так. Встал, повернулся «туда» «тем» местом и пошел. Раз-два. Знаешь, небось, как это работает!

— Я не могу встать. Меня поведет и я все-таки упаду… можно, я на четвереньках, здесь круто слишком, я не могу больше, не могу, не могу, боже, я не могу…

— Встал!

Я встал. Меня качнуло в бездну и я беспомощно замахал руками, пытаясь уцепиться за воздух.

— Нет здесь ничего! Пошел!

Я неловко, миллиметр за миллиметром, развернулся. Тут главное центр тяжести. Я же вылез сюда как-то. А вперед вообще пешком можно, это ведь уже вершинный гребень, покатый и совсем…

— Вот и молодец. За вершиной посмотришь, что там дальше, и разберешься. Ясно?

— Я…я…

— Я, я, я! Хоть бы раз спасибо сказал!

— Спасибо тебе, Господи…

— Ой, ну вот только не начинай тут, окей?

Я трясущимися руками потянулся к бокалу. Ё-моё, привидится же…Совсем сдаю к концу года.

— Второй вопрос, — не давая опомниться, быстро произнес он, — почему ты прячешься. Тут все будет немного по-другому. Вот, смотри.

Он полез во внутренний карман пиджака и достал стильный блокнот. Положив его на стол, он набросал ну оооочень схематичного человечка в круге Микеланджело. Я нервно хихикнул:

— Поиграем в виселицу?

Он остро глянул на меня и приложил ладонь к рисунку. Запахло дымом и жженой бумагой, а когда он поднял кисть, на листе был… черт, там был тот самый человек в круге Микеланджело. Пока я подбирал упавшую челюсть, он еще раз приложил руку, и рисунок трансформировался. На рисунке был…

На рисунке был я.

Спрятавшийся в позе эмбриона, изо всех сил пытающийся не растратить последние крохи тепла, дожидающийся теплых дней лета. И длина окружности вокруг моего силуэта была вдвое меньше. Вдвое меньше, чем нужно.

И мне показалось, что я понял.

Дело не в мире.

Брать или не брать. Влезать или проходить мимо.

Это все я. С самого начала я. И нет в этом ничего: ни плохого, ни хорошего. Команды и одиночество, горы и город, структуры и раздолбайская свобода, оставаться или улетать, и… это не снаружи. Это все сам, сам, вот этими руками.

Нет смысла бежать от себя. Ты сам против себя, но и воевать смысла тоже нет… это лечится. Если понять диспозицию. И диагноз. И анамнез.

«Мне кажется, я…»

Мой собеседник включил ламповое стильное радио. Большой такой короб, динамик, затянутый тканью-рогожкой…Сплины оказались очень, очень кстати…

А про время, друг мой, стал вдруг говорить доверительно наклонившийся ко мне молодой симпатичный бармен, я расскажу отдельно. Возьмете еще пива? Ваш друг платит.

Так вот, милый мой, время не «такое». Ну вот, ты говоришь себе: «это время сейчас такое». Это Время, дружище, а Время — это данность. Оно не такое и не сякое. Знаешь ли, если ты входишь в порог без корабля (я покивал, я знаю, как это) или если тебя с корабля вышибло (я снова покивал) — это не порог такой. Это твои выборы, твои ошибки, твоя боль.

Ты мог бунтовать и сопротивляться до упора. Но Время тебя одолеет, растворит, незаметно схарчит. И если сказано, что все ёжики вымерли, они не вернутся, что бы ты ни делал; и даже если ты — последний помнящий ёжиков, они. не. вернутся.

— Времена не выбирают, — мудро-устало вздохнул Никитин в радио на великолепные стихи Кушнера.

Снаружи взревели заводские сирены. Тревога. Учебная, но — тревога. Никто не обращает на них внимания, мы же привыкли все делать понарошку. Никто не ждет конца мира по расписанию. Впрочем, наше неверие — залог нормального функционирования. Кстати, когда-то формулировал ведь уже: взрослость — это знание, что все, возможно, и не будет хорошо.

Ай, надоело мне это все до последней степени. Формулировать, выверять до грана, прикидывать. Знаете, я просто человек, который скорчился под одеялом в позе эмбриона. Я слишком… слишком…

Мой собеседник неожиданно встал и несильно хлопнул ладонью по столу, привлекая внимание.

— Остановись. И подумай. Я показал тебе все, что тебе сейчас необходимо. Ты — какой есть, но не хотел бы принимать ни опыт, ни мир, ни время. Почему и зачем? Дело твое.

Но есть важное — Ты. Отказываешь. Себе. Быть.

Тем или иным способом — ты не хочешь быть.
И это некорректно с твоей стороны по отношению ко мне. — Он хмыкнул.

— Я просто…

— Да. Ты просто. Ладно, — он раздраженно отвернулся, — мне пора. Ты ведь подумаешь об этом?

— Ну, у меня довольно плотный график, но…

— Ах график? Окей, ты сейчас проснешься в половине третьего, а уснешь за десять минут до будильника! И я включу тебе лето, озеро и обнаженную блондинку!

— Но мне не нравятся блондинки!… — попытался возразить я, но было поздно.

Она выходила на берег, солнечный свет прекрасно играл в ее соломенных волосах и в капельках на ее высокой груди, и я ей нравился. Откуда я знаю? Ну, мы все проявляем симпатию телом. И вот именно я и именно ей страшно нравился. Уровень воды все скользил, скользил по девичьему телу вниз…и…

— Сумма! — гаркнул в моей голове знакомый голос. — Ты ведь всего лишь тридцатилетний самец вида хомо, так ступай, размножайся, жри, спи! И не смей задалбывать меня концептуальными вопросами как минимум до второй декады января! Отпуск у меня, понимаешь, отпуск!

И умоляю тебя, не ешь больше соленых помидоров перед сном!

Зазвонил будильник.
Сумма. Это была сумма.
Что ж, ладно.

Надо, наверное, узнать все-таки, почем елки в этом году.

22.12.16

Командор

Реклама